Таблетки для памяти
Сообщений 1 страница 4 из 4
Поделиться22025-01-29 21:17:12
Когда мой друг, болгарский стиховедчик,
Мне сообщил путём зеркального письма,
Что запад нас угробит, изувечит,
Я думала, что он сошёл с ума.
Был девяностый год, январь, зима.
У вас отнимут всё, писал болгарин,
Свою возненавидите страну,
Вам отомстят за то, что был Гагарин,
Что с вами Гитлер проиграл войну, –
За всё заставят вас признать вину.
Писал он закорючками, к которым
Приставить надо зеркальце углом, –
Так, вопреки запретам и затворам,
Проходят письма сквозь цензурный взлом, –
Стихи владеют этим ремеслом!..
На вас натравят всех, писал болгарин,
И всех отравят ненавистью к вам,
Вы содрогнётесь, как вас оболгали,
Когда пройдёт по вашим головам
Вся инквизиция – как пламя по дровам!
Я думала, что он сошёл с ума.
Но вдруг из Англии пришёл профессор в гости,
Его родню фашистская чума
Сожгла в печах и смолотила кости
Его родни – на скотские корма.
Он предложил мне подписать листок,
Там было много подписей и строк,
Что Сталин хуже Гитлера намного!..
Его послала я посредством слога
Туда, где Гитлер!.. Скатертью – дорога!
Привет, мой друг, болгарский стиховед,
Зеркальных писем автор и оракул,
Провидец, заглянувший в бездну бед, –
Благодарю, что не стонал, не плакал,
А проливал священной веры свет,
Что с нами – Бог и Родина побед.
Юнна Мориц
Поделиться32025-06-02 17:59:57
Есть в наших днях такая точность,
Что мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков.
И будут жаловаться милым,
Что не родились в те года,
Когда звенела и дымилась,
На берег рухнувши, вода.
Они нас выдумают снова -
Сажень косая, твердый шаг -
И верную найдут основу,
Но не сумеют так дышать,
Как мы дышали, как дружили,
Как жили мы, как впопыхах
Плохие песни мы сложили
О поразительных делах.
Мы были всякими, любыми,
Не очень умными подчас.
Мы наших девушек любили,
Ревнуя, мучаясь, горячась.
Мы были всякими. Но, мучась,
Мы понимали: в наши дни
Нам выпала такая участь,
Что пусть завидуют они.
Они нас выдумают мудрых,
Мы будем строги и прямы,
Они прикрасят и припудрят,
И все-таки пробьемся мы!
Но людям Родины единой,
Едва ли им дано понять,
Какая иногда рутина
Вела нас жить и умирать.
И пусть я покажусь им узким
И их всесветность оскорблю,
Я - патриот. Я воздух русский,
Я землю русскую люблю,
Я верю, что нигде на свете
Второй такой не отыскать,
Чтоб так пахнуло на рассвете,
Чтоб дымный ветер на песках...
И где еще найдешь такие
Березы, как в моем краю!
Я б сдох как пес от ностальгии
В любом кокосовом раю.
Но мы еще дойдем до Ганга,
Но мы еще умрем в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя.
Павел Коган 1940-41 год
Поделиться42025-06-13 09:40:45
Шоколад
Вышел из самолета. Спешу поделиться зарисовкой.
Когда я летел, рядом со мной сидела молодая пара.
Девушка, с глазами, горящими как последние лучи солнца за иллюминатором, она вдруг повернулась к парню и начала ему очень спешно говорить:
– Ты видел когда-нибудь Как закалялась сталь?
Ты обязательно должен посмотреть этот фильм! Обязательно! Давай посмотрим вместе, как прилетим? Там... там есть момент...
Она зажмурилась, будто вспоминая что-то священное:
– ...рука Павла медленно стянула с головы фуражку, и грусть, великая грусть заполнила сердце...
– Голос девушки даже задрожал от внутреннего напряжения. – Знаешь, он говорит там: «Самое дорогое у человека – это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое...» – Она замолчала, переводя дух, глядя на парня с такой надеждой, словно предлагала ключ от сокровищницы. – «...чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире – борьбе за освобождение человечества. И надо спешить жить...» Ты же слышал эту фразу? Но это лишь отрывок! Я помню ее полностью. Этот фильм... он меняет. Ты станешь другим после него. Поймешь...
Она замолчала, ожидая ответа, отклика на свою исповедь. Ее лицо было открытой книгой о жажде смысла, высоты, борьбы.
Парень молчал. Несколько секунд. Он смотрел не на нее, а скорее сквозь ее восторг. Пальцем он небрежно смахнул невидимую соринку с колена – жест, отдававший скукой, легкой усталостью от ее порыва. Потом вдруг поднял на нее взгляд, и в его глазах не было ни тени того огня, что горел в ее глазах.
– А я, знаешь, о чем сейчас подумал? – произнес он ровным, будничным тоном. – О дубайском шоколаде. Том, что нам давали. Снаружи – вкусный, гладкий. А внутри... зеленый какой-то. Не очень. Да ведь? Как думаешь?
Тишина. Гул двигателей внезапно стал громче. Девушка медленно, почти механически, отодвинулась от него. Не гнев, не обида – что-то гораздо более холодное и окончательное появилось в ее глазах. Она посмотрела на него долгим, изучающим взглядом, словно видела впервые. Или в последний раз.
– Да... – сказала она тихо, отстраненно. Голос был гладким, как поверхность того самого шоколада. – Ты прав.
Она резко отвернулась к иллюминатору, где за стеклом таился багрянец заката, клубились облака, похожие на пылающие острова. Ее профиль был неподвижен, как камень.
Самолет коснулся посадочной полосы. Я подумал тогда: этот парень не просто не посмотрит фильм. Он не выстоит его. Он останется со своим дубайским шоколадом – с его обманчивой внешностью и безвкусной сердцевиной. Он останется с плоским миром, где важны лишь сиюминутные ощущения. Но он останется без нее. Без этой удивительной девушки, чье сердце откликалось на зов великой грусти Павла и готово было спешить жить – по-настоящему.
Они вышли в терминал вместе, но порознь. Он – с лицом, все еще размышляющим, кажется, о консистенции шоколада. Она – с прямой спиной, глядя куда-то вперед, в будущее, где, возможно, уже не было места для пустых оберток. И я понял: иногда одна фраза о шоколаде может стать непреодолимой пропастью. Пропастью между тем, кто смотрит вглубь жизни, и тем, кому достаточно ее обертки.